Крестьяне жаловались на тяжелое положение, в котором оказалась их община: «и мы в нынешнее лето остаемся без всякого приюта и не имеем решительно никаких средств к содержанию себя,— и даже нынешним летом большая часть товарищей наших от упадка лишилась лошадей и рогатого скота и чрез это мы с семействами остаемся в крайней нищете и не предвидим к будущему лету для себя места для приюта и в особенности для хлебопашества». Просили отвести им место, «обрезанное для казны, той же волости между деревнями Большой Красноярской и Малой Красноярской между речками Ботканкой и Лебяжьим озером, место это не занятое и по осмотру нашему оно оказывается более для нас удобным».
Тарский земский исправник рапортовал по начальству, доказывая удобство выделенных себежским крестьянам земель, подробно аргументируя положительные их качества. На выбранном же самовольно крестьянами участке они якобы стеснят «окольных жителей как Бергаматской, так и Лялинской инородной волости». Сильвергельм взывал к генерал-губернатору, призывая распорядиться, чтобы переселенцев заставили выполнить предписанное, Землемер Константинов собрал на сходку крестьян Бергаматской волости, здесь должна была состояться передача участков переселенцам. Но... витебские переселенцы отказались принять участки и дать свои подписи. При этом они давали «дерзкие ответы».
28 сентября 1859 года в Омске генерал-губернатору Западной Сибири Г. X. Гасфорду было подано прошение «Тарского округа Бергаматской волости государственных крестьян Михаила Алексеева Голубева и Тихона Гаврилова Дрезецкого», повторяющее августовское прошение. В ответ Гасфорд предписал тарскому земскому исправнику лично приказать переселенцам принимать выделенные им участки, а если откажутся, принудить полицейскими мерами.
Но крестьяне, по сообщению тарского окружного начальника, «сопротивлялись и ответили, что они скорее возвратятся обратно и возвратят правительству деньги, но не примут места, им отведенные». Речь шла о возвращении денежного вспомоществования, которое получали крестьяне, пожелавшие поселиться в Тобольской губернии. Накал сопротивления достиг апогея, и в официальных донесениях речь пошла уже о зачинщиках: «Главными подстрекателями из них: Фадей Анисимов, Иван Козмин, Никифор Фролов Дроздов, Григорий Яковлев Мазурин и Иван Дорофеев Яковлев».
Однако репрессии не последовали. Это был конец 1859 года, в верхах шла подготовка реформы, а Гасфорд слыл либералом. Кроме того, в памяти местных чиновников была жива еще история с 550 крестьянами Псковской губернии, прибывшими в 1846 году в Курганский округ: переселенцы жаловались на солончаковые и глинистые земли, но полицейскими мерами их заставили принять участки, в результате значительная часть псковичей просто разбежалась, а присланная в 1852 году генерал-губернатором комиссия признала, что «с 1846 года по настоящее время земля давала самый скудный урожай, не вознаграждающий даже трудов земледельцев».
Тарский окружной начальник, явившийся в декабре 1859 года лично в Бергаматскую волость «для водворения 68-ми семейств переселенцев из Витебской губернии панцирских бояр», принял сам их сторону. Правда, он докладывал, что себежские переселенцы согласились принять выделенные им участки, дали в том подписку, и представлял начальству эту подписку (нужно было показать, что сопротивление .пресечено), но в этом же рапорте ходатайствовал в поддержку позиции крестьян и прилагал к рапорту очередное их прошение.
Из рапорта и нового прошения выясняются дополнительные важные обстоятельства, о которых крестьяне умалчивали в предыдущих бумагах. Было бы странно, если бы, засеяв весной 1859 года на выделенных им землях лишь пробные опытные участки, община не позаботилась о хлебе для следующего года. Это было бы не по-крестьянски. Выходцы из Себежского уезда уже год жили без обычных сельскохозяйственных работ, а впереди был еще год до нового урожая. Оказывается, пока ходили бумаги, переселенцы развернули в Бергаматской волости активную деятельность, часть которой была незаконна в глазах властей, хотя и шла вполне в русле местной крестьянской практики.
Вот как об этом рассказывалось в докладной записке доверенного «от общества Панцырских Бояр, водворенных в Бергаматской волости», Анисима Дроздецкого, датированной 10 декабря 1859 года (заметим попутно, что «панцирные бояре» называют себя здесь «обществом», то есть общиной, хотя они официально еще не поселились в какой-либо деревне). Из деревни Скирлинской, сообщал доверенный, «выбыли в Киргизскую степь казаки около 500 муж. полу душ, у которых как я и доверители мои покупили дома, к ним все пристройки, приготовленные и разработанные к посевам хлебов земли и самый засев озимовых хлебов, и дома, и продчее...».
Суть ситуации прояснилась. 500 человек (а фактически гораздо больше, так как они вели хозяйство, следовательно, жили семьями, а указаны лишь лица мужского пола) жителей дер. Скирлинской переселяются на юг, в степь, в качестве казаков. В это же время в деревню приселяются выходцы из западной губернии. Производится купля-продажа земли, которая официально принадлежала казне и не подлежала подобным сделкам. Не случайно крестьяне до поры до времени умалчивали в своих прошениях об истинных причинах приверженности к «подысканной» ими территории. Лишь участие окружного начальника подвигло их на откровенность.
В сделках между крестьянами фактическая продажа государственных земель практиковалась, и хотя в южных округах, изобилующих удобными землями, она была менее распространена, чем в таежных районах с их относительной земельной теснотой, все же случаи такие известны были и здесь. В XIX веке государство стремилось более четко проводить линию признания за общиной (сельской, иногда — волостной) права распоряжения землей, поэтому подобные сделки совершались лишь с согласия общины. В данном случае согласие Скирлинской общины на покупку приезжими земли у части односельчан, уходивших из крестьян в казаки, тоже, видимо, состоялось, так как в рапорте окружного начальника указывалось, в частности, что жители Скирлы «охотно их принимают».