Дальняя дорога и новые края
Едва ли не самым трудным для восприятия современного человека из обстоятельств жизни крестьян старой России является ход их добровольных переселений за сотни и тысячи верст и водворения на новых местах. Стереотип бесправного и пассивного крестьянина уж никак не вяжется с этими явлениями. И сколько бы ни приводилось в научных книгах, статьях и энциклопедиях больших цифр о добровольных переселениях в России, все эти данные живут в нашем сознании сами по себе, а стереотип — сам по себе, никак не пересекаясь и не вызывая сомнений. Будто бы и не русские крестьяне заселили, освоили всю огромную территорию от Псковщины до Дальнего Востока и от Архангельска до Кубани.
Мы же решили избежать экономических выкладок, да и задача наша — понять, что искал крестьянин во внешнем мире и что узнавал о нем. А потому попробуем представить переселения по очень конкретным двум историям, подробно освещенным в архивных материалах: переселение группы крестьян, имевших экзотическое название «панцирных бояр», из самых западных мест расселения русских — на восток, из Витебщины — в Сибирь; и переселение крестьянской семьи из Курской губернии на юг — в Ставрополье. Оба случая очень разных, но в них есть и общее, характерное для многих и многих крестьянских переселений.
История водворения в Сибири в середине XIX века группы крестьян из Себежского уезда, называвших себя «панцирными боярами», предстала передо мною прямо с пожелтевших страниц архивной «единицы хранения», никем ранее не отмеченной.
В Государственном архиве Омской области, в фонде Главного управления Западной Сибири, мне довелось обнаружить дело, целиком посвященное переселенцам из Себежского уезда (Невельского округа Витебской губернии). Завели его «по представлению Тобольского гражданского губернатора о назначении места водворения панцирным боярам, ходатайствующим о переселении в Тобольскую губернию». Дело начато 27 февраля 1857 года, но включает также ряд фактов, относящихся к более раннему периоду. Официальная переписка о переселении «панцирных бояр» велась между различными учреждениями: здесь и Витебская палата государственных имуществ, и сибирские местные органы управления разных уровней. Особенный интерес представляют прошения самих крестьян, имеющиеся в деле в подлинниках.
Мы же решили избежать экономических выкладок, да и задача наша — понять, что искал крестьянин во внешнем мире и что узнавал о нем. А потому попробуем представить переселения по очень конкретным двум историям, подробно освещенным в архивных материалах: переселение группы крестьян, имевших экзотическое название «панцирных бояр», из самых западных мест расселения русских — на восток, из Витебщины — в Сибирь; и переселение крестьянской семьи из Курской губернии на юг — в Ставрополье. Оба случая очень разных, но в них есть и общее, характерное для многих и многих крестьянских переселений.
История водворения в Сибири в середине XIX века группы крестьян из Себежского уезда, называвших себя «панцирными боярами», предстала передо мною прямо с пожелтевших страниц архивной «единицы хранения», никем ранее не отмеченной.
В Государственном архиве Омской области, в фонде Главного управления Западной Сибири, мне довелось обнаружить дело, целиком посвященное переселенцам из Себежского уезда (Невельского округа Витебской губернии). Завели его «по представлению Тобольского гражданского губернатора о назначении места водворения панцирным боярам, ходатайствующим о переселении в Тобольскую губернию». Дело начато 27 февраля 1857 года, но включает также ряд фактов, относящихся к более раннему периоду. Официальная переписка о переселении «панцирных бояр» велась между различными учреждениями: здесь и Витебская палата государственных имуществ, и сибирские местные органы управления разных уровней. Особенный интерес представляют прошения самих крестьян, имеющиеся в деле в подлинниках.
Едва ли не самым трудным для восприятия современного человека из обстоятельств жизни крестьян старой России является ход их добровольных переселений за сотни и тысячи верст и водворения на новых местах.
Самый термин «панцирные бояре» звучит для середины XIX века архаизмом. В XVI—XVIII веках так называли одну из категорий служилых людей. Они несли службу на коне в тяжелом вооружении и занимали промежуточное положение между тяглыми крестьянами и мелким дворянством. В конце XVIII века панцирные бояре близки по сословному положению к казакам и однодворцам. Подобно однодворцам панцирные бояре, войдя в сословие государственных крестьян, сохраняли определенную специфику, лишь постепенно исчезавшую. Н. М. Дружинин отмечает привилегированное положение «панцирных бояр» по сравнению с другими категориями крестьянства Витебской губернии в конце 30-х годов XIX века.
Территория, явившаяся местом выхода «панцирных бояр», поселившихся в Сибири, принадлежала до 1414 года Псковской феодальной республике, затем — Великому княжеству Литовскому; с 1535 года — в составе России, с 1579-го — Речи Посполитой; в 1772 году возвращена России. Это были земли постоянных этнических контактов русского и белорусского населения. В 1802 году Себеж стал уездным городом Витебской губернии.
Когда было учреждено специальное министерство государственных имуществ под руководством П. Д. Киселева, «панцирные бояре» Себежского уезда оказались в ведении Витебской палаты государственных имуществ. Ситуация, сложившаяся на казенных землях после реформы П. Д. Киселева, способствовала переселению этой категории крестьянства. По положению, принятому Министерством государственных имуществ, каждый переселенец в Тобольскую губернию должен был получить не менее 15 десятин земли на душу, то есть на мужчину (включая и младенцев мужского пола). По представлениям страдавших от малоземелья крестьян западных губерний, это был огромный участок. Получали, кроме того, денежное пособие в размере 55 рублей и льготы: освобождение на 8 лет от денежных и натуральных повинностей и на 3 года — от рекрутского набора.
В ответ на прошение первой группы «панцирных бояр» Витебской губернии о переселении в Сибирь П. Д. Киселев 14 июля 1853 года предписал оказывать им всевозможное содействие. В нашем распоряжении мало сведений о переселении этой первой группы. Но известно, что «панцирные бояре» Витебской губернии были водворены в 1854 году в деревне Шестоковой Утчанской волости Ишимского округа. Их приселили к старой деревне, имевшей давно сложившуюся общину, которая и призвана была решить вопрос о наделении пришельцев землею. Трудности, естественно возникающие при решении такого сложного вопроса, власти перекладывали на общину. В 1859 году Совет Главного управления Западной Сибири констатировал, что «панцирные бояре», водворенные в Ишимском округе, «и по настоящее время жалуются на неудобство и малочисленность данных им старожилами земель».
Тем не менее общий итог от переселения пришельцы из западной губернии оценивали, по-видимому, положительно. Об этом говорит последовавшее движение «панцирных бояр» Себежского уезда, которые прямо связывали свое решение о переезде с тем, что имели родственников и земляков, поселившихся уже в Западной Сибири.
В августе 1856 года Второй департамент государственных имуществ предписал витебским властям «сделать немедленно распоряжение к удовлетворению ходатайства» семи человек «панцирных бояр», пожелавших переселиться в Тобольскую губернию. Понятие «немедленно» плохо вяжется с развернувшейся по этому поводу перепиской многочисленных инстанций: министр, департамент, Витебская палата государственных имуществ, казенная палата, затем — иерархия сибирских учреждений. 12 марта 1857 года начальник межевания казенных земель в Западной Сибири, подполковник Генерального штаба Яковлев, сообщал из Омска, что просители «могут быть водворены в дер. Шестаковой Утчанской волости Ишимского округа, где уже водворены таковые же бояре».
Территория, явившаяся местом выхода «панцирных бояр», поселившихся в Сибири, принадлежала до 1414 года Псковской феодальной республике, затем — Великому княжеству Литовскому; с 1535 года — в составе России, с 1579-го — Речи Посполитой; в 1772 году возвращена России. Это были земли постоянных этнических контактов русского и белорусского населения. В 1802 году Себеж стал уездным городом Витебской губернии.
Когда было учреждено специальное министерство государственных имуществ под руководством П. Д. Киселева, «панцирные бояре» Себежского уезда оказались в ведении Витебской палаты государственных имуществ. Ситуация, сложившаяся на казенных землях после реформы П. Д. Киселева, способствовала переселению этой категории крестьянства. По положению, принятому Министерством государственных имуществ, каждый переселенец в Тобольскую губернию должен был получить не менее 15 десятин земли на душу, то есть на мужчину (включая и младенцев мужского пола). По представлениям страдавших от малоземелья крестьян западных губерний, это был огромный участок. Получали, кроме того, денежное пособие в размере 55 рублей и льготы: освобождение на 8 лет от денежных и натуральных повинностей и на 3 года — от рекрутского набора.
В ответ на прошение первой группы «панцирных бояр» Витебской губернии о переселении в Сибирь П. Д. Киселев 14 июля 1853 года предписал оказывать им всевозможное содействие. В нашем распоряжении мало сведений о переселении этой первой группы. Но известно, что «панцирные бояре» Витебской губернии были водворены в 1854 году в деревне Шестоковой Утчанской волости Ишимского округа. Их приселили к старой деревне, имевшей давно сложившуюся общину, которая и призвана была решить вопрос о наделении пришельцев землею. Трудности, естественно возникающие при решении такого сложного вопроса, власти перекладывали на общину. В 1859 году Совет Главного управления Западной Сибири констатировал, что «панцирные бояре», водворенные в Ишимском округе, «и по настоящее время жалуются на неудобство и малочисленность данных им старожилами земель».
Тем не менее общий итог от переселения пришельцы из западной губернии оценивали, по-видимому, положительно. Об этом говорит последовавшее движение «панцирных бояр» Себежского уезда, которые прямо связывали свое решение о переезде с тем, что имели родственников и земляков, поселившихся уже в Западной Сибири.
В августе 1856 года Второй департамент государственных имуществ предписал витебским властям «сделать немедленно распоряжение к удовлетворению ходатайства» семи человек «панцирных бояр», пожелавших переселиться в Тобольскую губернию. Понятие «немедленно» плохо вяжется с развернувшейся по этому поводу перепиской многочисленных инстанций: министр, департамент, Витебская палата государственных имуществ, казенная палата, затем — иерархия сибирских учреждений. 12 марта 1857 года начальник межевания казенных земель в Западной Сибири, подполковник Генерального штаба Яковлев, сообщал из Омска, что просители «могут быть водворены в дер. Шестаковой Утчанской волости Ишимского округа, где уже водворены таковые же бояре».
Едва успели топографы дать этот ответ, как в мае этого же года Витебск сообщил Главному управлению Западной Сибири о том, что получено разрешение на переселение в Тобольскую губернию 72 семей «панцирных бояр» Непоротовского общества. Это была задача для сибирских властей посерьезнее прежней: новая группа западных переселенцев насчитывала 206 человек мужского и 216 женского пола.
Топограф Широков рапортовал 8 июня 1857 года, что переселенцы могут быть водворены в Бергаматской волости Тарской округи, между речками Мугур и Уялы (на левом берегу р. Тары), особым селением с присоединением к 132 душам мужского пола, «предположенным уже к водворению в означенном месте». Туда отправили землемера для отведения участка. Летом 1857 года пришли известия о намерении 9 семейств государственных крестьян Себежского и Городокского уездов и еще 25 семейств государственных крестьян Витебщины поселиться в Тобольской губернии. Их было решено разместить на Большереченском участке той же Бергаматской волости.
Между тем самая большая группа — «панцирные бояре» Непоротовского общества в количестве 422 человек — ходатайствовала перед властями об отсрочке своего выезда на 1858 год. Они не успевали закончить все хозяйственные дела, необходимые для отъезда. Действительно, путь предстоял им огромный и еще большие сложности ожидали на новом месте. Масштабы будущих трудностей вряд ли представляли себе в полной мере даже самые трезвые участники переселения.
Возможно, непоротовские «панцирные бояре» решили тронуться с места всей сельской общиной. Об этом говорят большие размеры группы и единство ее в последующих событиях. В любом случае можно утверждать, что в самом процессе переселения и водворения в Сибири они выступали перед властями как достаточно слаженный крестьянский коллектив. В документах нет данных об имуществе переселявшихся семейств, но приобретения, которые они сделают по прибытии, говорят об обеспеченности основной массы группы к моменту переселения.
Представляет интерес сопоставление фамилий переселенцев. В одном из документов, связанных с водворением непоротовских «панцирных бояр», перечислены главы 64 семейств. Многие семьи составляют фамильные гнезда: 7 семей с фамилией Полукевич (вариант написания в этом деле — Полукеев), 7 семей с фамилией Дроздецкие, 4 семьи Борода, 4 семьи Пундус, 3 семьи Голубовых (Голубевых), 3 семьи Никоновых. По две семьи Масловых, Фроловых, Лупа, Гавриловых, Желота, Федотовых.
Топограф Широков рапортовал 8 июня 1857 года, что переселенцы могут быть водворены в Бергаматской волости Тарской округи, между речками Мугур и Уялы (на левом берегу р. Тары), особым селением с присоединением к 132 душам мужского пола, «предположенным уже к водворению в означенном месте». Туда отправили землемера для отведения участка. Летом 1857 года пришли известия о намерении 9 семейств государственных крестьян Себежского и Городокского уездов и еще 25 семейств государственных крестьян Витебщины поселиться в Тобольской губернии. Их было решено разместить на Большереченском участке той же Бергаматской волости.
Между тем самая большая группа — «панцирные бояре» Непоротовского общества в количестве 422 человек — ходатайствовала перед властями об отсрочке своего выезда на 1858 год. Они не успевали закончить все хозяйственные дела, необходимые для отъезда. Действительно, путь предстоял им огромный и еще большие сложности ожидали на новом месте. Масштабы будущих трудностей вряд ли представляли себе в полной мере даже самые трезвые участники переселения.
Возможно, непоротовские «панцирные бояре» решили тронуться с места всей сельской общиной. Об этом говорят большие размеры группы и единство ее в последующих событиях. В любом случае можно утверждать, что в самом процессе переселения и водворения в Сибири они выступали перед властями как достаточно слаженный крестьянский коллектив. В документах нет данных об имуществе переселявшихся семейств, но приобретения, которые они сделают по прибытии, говорят об обеспеченности основной массы группы к моменту переселения.
Представляет интерес сопоставление фамилий переселенцев. В одном из документов, связанных с водворением непоротовских «панцирных бояр», перечислены главы 64 семейств. Многие семьи составляют фамильные гнезда: 7 семей с фамилией Полукевич (вариант написания в этом деле — Полукеев), 7 семей с фамилией Дроздецкие, 4 семьи Борода, 4 семьи Пундус, 3 семьи Голубовых (Голубевых), 3 семьи Никоновых. По две семьи Масловых, Фроловых, Лупа, Гавриловых, Желота, Федотовых.
В данном случае о родственных отношениях однофамильцев можно говорить с достаточной уверенностью в силу принадлежности их к одной общине. Кроме того, в прошениях фигурируют и отчества отдельных переселенцев, обнаруживающие связь однофамильцев (Михаил Алексеев Голубов — в одной семье и Алексей Голубов — в другой и т. п.). Фактически родственных семей было, по-видимому, больше, чем семей-однофамильцев: во-первых, в фамилиях не отражено родство по женской линии; во-вторых, нередко отчество превращалось в фамилию, делая отца и сына носителем разных фамилий. Так, в рассматриваемом перечне глав семейств вслед за Степаном Пундусом идет Артемий Степанов, а Фадей Анисимов Дроздецкий в другом официальном документе именуется Фадеем Анисимовым.
Такие разросшиеся, разделенные семьи не могли рассчитывать на достаточное обеспечение землей в условиях западных уездов — ив этом одна из причин переселения «панцирных бояр» в Сибирь.
1 октября 1858 года 57 семей «панцирных бояр» прибыли в Тюмень. Изменение в количестве семей по сравнению с первой витебской заявкой следует отнести, по-видимому, за счет неточностей документации либо скорее за счет разного подхода в определении границ семьи, так как общее число душ остается почти прежним — 202 мужчины и 215 женщин, а в более позднем сибирском документе еще ближе к начальным данным — 203 мужчины и 216 женщин. Из Тюмени их тут же (3 октября) отправили через Ялуторовск в Ишим. Узнав, что их собираются разместить в Бергаматской волости Тарской округи, переселенцы направили 24 января 1859 года прошение председателю Совета Главного управления Западной Сибири фон Фридрихсу о поселении их в Утчанской волости Ишимской округи, так как там живут их родственники. В прошении указывалось, что просители только потому и решились переселяться в Сибирь, что там уже ранее устроились их родственники. Прошение подали «панцирские бояре» Ефим Степанов Пунтас, Михаил Алексеев Голубов и Николай Федотов Полукевич» от имени 57 семей.
Фон Фридрихе незамедлительно ответил им отказом через ишимского земского исправника. Мотивировали власти отказ отсутствием излишков земель и опасением, что у новоселов будут ссоры со старожилами, «как это уже и бывало при водворении в Ишимском округе в 1854 г. панцирских бояр той же губернии...». Действительно, Ишимский округ был к этому времени более заселен, чем Тарский, но об отсутствии свободных, земель в нем можно было говорить лишь относительно. Власти были заинтересованы в заселении района по левому берегу Тары. Массовое переселение в Сибирь государственных крестьян Рязанской, Псковской, Смоленской и др. губерний, стимулированное реформой Киселева, прошло уже к этому времени самый интенсивный (для южных округов Тобольской губернии) этап 1840—1850 годов. Выявились незаселенные места, и Сибирское межевание — учреждение, на которое было возложено изыскание земель для переселенцев, стало строже следить за реализацией созданного им плана.
Семь человек «панцирных бояр», подавших прошение о переселении в Тобольскую губернию лишь на полгода раньше большой группы, объединились с нею, и все вместе к марту 1859 года были водворены в Берга-матской волости Тарского округа. Эти семеро были, по-видимому, переселенческой разведкой от непоротовской общины, так как имели возможность остаться в Ишимском округе с партией земляков, поселившихся в 1854 году, но не воспользовались ею.
С момента прибытия в Бергаматскую волость начинается основной этап водворения себежских крестьян, многие обстоятельства которого характерны для этого периода заселения Сибири. Переселенцы разместились по деревням на отведенных им квартирах и осмотрелись. Земли, указанные им властями, не удовлетворили их по качеству. На них был сделан крестьянами опытный посев. Между тем они подыскали по собственному усмотрению в пределах этой же волости место более удобное, никем не занятое, и 28 мая 1859 года направили прошение генерал-губернатору Западной Сибири, на которое не получили «решительного ответа».
Начальник межевания, барон Сильвергельм, ответил на запрос губернатора, что «панцирных бояр» нужно заставить селиться там, где им предписано, так как размещение на выбранном ими самовольно участке: 1. нарушает план, 2. может стеснить татар, 3. означает выделение переселенцам слишком большого количества земли. Приверженность барона к плану — вопреки крестьянскому опыту — доставила немало затруднений и другим переселенцам. Что же касается «стеснения татар», то этот пункт отражает определенную тенденцию властей — ограждение интересов коренного населения. «Панцирные бояре» проявили большую настойчивость и определенные традиции независимости и смелости во взаимоотношениях с начальством. В августе, когда поспел урожай на опытных участках и подтвердил их опасения, они снова подали прошение генерал-губернатору Западной Сибири. Примечательно, что податели прошения — Михаил Алексеев Голубое и Василий Герасимов Полукеев — именовали себя уже «Тарского округа Баргаматской волости государственными крестьянами», но в самом тексте рассказывали, что прибыли они «с товарищами в числе 200 душ крестьян мужского пола Панцирных бояр из Витебской губернии Невельского округа».
Просители отмечали, что отведенное им место на речках «Уяли и Мугурке» находится между деревнями Заливиной и Кузениной и вблизи построенной «крестьянами, тоже прибывшими из великороссийских губерний» деревни Новосергеевой. Далее следовала подробная критика качества выделенных им земель: «по осмотру нашему с товарищами этого места, оно оказалось для водворения нашего неудобным 1) потому что самая земля для хлебопашества неудобна именно оттого, что по случаю смочных сряду нескольких годов она образовалась болотистою и самый грунт земли белый, и даже из числа наших товарищей ныне был уже испытан посевом хлеба и оказался совершенно к этому не соответствующим и 2) некоторая часть земли выпахана старожилами в засушливые годы, которая также для нас в настоящее время полезною быть не может...»
Такие разросшиеся, разделенные семьи не могли рассчитывать на достаточное обеспечение землей в условиях западных уездов — ив этом одна из причин переселения «панцирных бояр» в Сибирь.
1 октября 1858 года 57 семей «панцирных бояр» прибыли в Тюмень. Изменение в количестве семей по сравнению с первой витебской заявкой следует отнести, по-видимому, за счет неточностей документации либо скорее за счет разного подхода в определении границ семьи, так как общее число душ остается почти прежним — 202 мужчины и 215 женщин, а в более позднем сибирском документе еще ближе к начальным данным — 203 мужчины и 216 женщин. Из Тюмени их тут же (3 октября) отправили через Ялуторовск в Ишим. Узнав, что их собираются разместить в Бергаматской волости Тарской округи, переселенцы направили 24 января 1859 года прошение председателю Совета Главного управления Западной Сибири фон Фридрихсу о поселении их в Утчанской волости Ишимской округи, так как там живут их родственники. В прошении указывалось, что просители только потому и решились переселяться в Сибирь, что там уже ранее устроились их родственники. Прошение подали «панцирские бояре» Ефим Степанов Пунтас, Михаил Алексеев Голубов и Николай Федотов Полукевич» от имени 57 семей.
Фон Фридрихе незамедлительно ответил им отказом через ишимского земского исправника. Мотивировали власти отказ отсутствием излишков земель и опасением, что у новоселов будут ссоры со старожилами, «как это уже и бывало при водворении в Ишимском округе в 1854 г. панцирских бояр той же губернии...». Действительно, Ишимский округ был к этому времени более заселен, чем Тарский, но об отсутствии свободных, земель в нем можно было говорить лишь относительно. Власти были заинтересованы в заселении района по левому берегу Тары. Массовое переселение в Сибирь государственных крестьян Рязанской, Псковской, Смоленской и др. губерний, стимулированное реформой Киселева, прошло уже к этому времени самый интенсивный (для южных округов Тобольской губернии) этап 1840—1850 годов. Выявились незаселенные места, и Сибирское межевание — учреждение, на которое было возложено изыскание земель для переселенцев, стало строже следить за реализацией созданного им плана.
Семь человек «панцирных бояр», подавших прошение о переселении в Тобольскую губернию лишь на полгода раньше большой группы, объединились с нею, и все вместе к марту 1859 года были водворены в Берга-матской волости Тарского округа. Эти семеро были, по-видимому, переселенческой разведкой от непоротовской общины, так как имели возможность остаться в Ишимском округе с партией земляков, поселившихся в 1854 году, но не воспользовались ею.
С момента прибытия в Бергаматскую волость начинается основной этап водворения себежских крестьян, многие обстоятельства которого характерны для этого периода заселения Сибири. Переселенцы разместились по деревням на отведенных им квартирах и осмотрелись. Земли, указанные им властями, не удовлетворили их по качеству. На них был сделан крестьянами опытный посев. Между тем они подыскали по собственному усмотрению в пределах этой же волости место более удобное, никем не занятое, и 28 мая 1859 года направили прошение генерал-губернатору Западной Сибири, на которое не получили «решительного ответа».
Начальник межевания, барон Сильвергельм, ответил на запрос губернатора, что «панцирных бояр» нужно заставить селиться там, где им предписано, так как размещение на выбранном ими самовольно участке: 1. нарушает план, 2. может стеснить татар, 3. означает выделение переселенцам слишком большого количества земли. Приверженность барона к плану — вопреки крестьянскому опыту — доставила немало затруднений и другим переселенцам. Что же касается «стеснения татар», то этот пункт отражает определенную тенденцию властей — ограждение интересов коренного населения. «Панцирные бояре» проявили большую настойчивость и определенные традиции независимости и смелости во взаимоотношениях с начальством. В августе, когда поспел урожай на опытных участках и подтвердил их опасения, они снова подали прошение генерал-губернатору Западной Сибири. Примечательно, что податели прошения — Михаил Алексеев Голубое и Василий Герасимов Полукеев — именовали себя уже «Тарского округа Баргаматской волости государственными крестьянами», но в самом тексте рассказывали, что прибыли они «с товарищами в числе 200 душ крестьян мужского пола Панцирных бояр из Витебской губернии Невельского округа».
Просители отмечали, что отведенное им место на речках «Уяли и Мугурке» находится между деревнями Заливиной и Кузениной и вблизи построенной «крестьянами, тоже прибывшими из великороссийских губерний» деревни Новосергеевой. Далее следовала подробная критика качества выделенных им земель: «по осмотру нашему с товарищами этого места, оно оказалось для водворения нашего неудобным 1) потому что самая земля для хлебопашества неудобна именно оттого, что по случаю смочных сряду нескольких годов она образовалась болотистою и самый грунт земли белый, и даже из числа наших товарищей ныне был уже испытан посевом хлеба и оказался совершенно к этому не соответствующим и 2) некоторая часть земли выпахана старожилами в засушливые годы, которая также для нас в настоящее время полезною быть не может...»
Крестьяне жаловались на тяжелое положение, в котором оказалась их община: «и мы в нынешнее лето остаемся без всякого приюта и не имеем решительно никаких средств к содержанию себя,— и даже нынешним летом большая часть товарищей наших от упадка лишилась лошадей и рогатого скота и чрез это мы с семействами остаемся в крайней нищете и не предвидим к будущему лету для себя места для приюта и в особенности для хлебопашества». Просили отвести им место, «обрезанное для казны, той же волости между деревнями Большой Красноярской и Малой Красноярской между речками Ботканкой и Лебяжьим озером, место это не занятое и по осмотру нашему оно оказывается более для нас удобным».
Тарский земский исправник рапортовал по начальству, доказывая удобство выделенных себежским крестьянам земель, подробно аргументируя положительные их качества. На выбранном же самовольно крестьянами участке они якобы стеснят «окольных жителей как Бергаматской, так и Лялинской инородной волости». Сильвергельм взывал к генерал-губернатору, призывая распорядиться, чтобы переселенцев заставили выполнить предписанное, Землемер Константинов собрал на сходку крестьян Бергаматской волости, здесь должна была состояться передача участков переселенцам. Но... витебские переселенцы отказались принять участки и дать свои подписи. При этом они давали «дерзкие ответы».
28 сентября 1859 года в Омске генерал-губернатору Западной Сибири Г. X. Гасфорду было подано прошение «Тарского округа Бергаматской волости государственных крестьян Михаила Алексеева Голубева и Тихона Гаврилова Дрезецкого», повторяющее августовское прошение. В ответ Гасфорд предписал тарскому земскому исправнику лично приказать переселенцам принимать выделенные им участки, а если откажутся, принудить полицейскими мерами.
Но крестьяне, по сообщению тарского окружного начальника, «сопротивлялись и ответили, что они скорее возвратятся обратно и возвратят правительству деньги, но не примут места, им отведенные». Речь шла о возвращении денежного вспомоществования, которое получали крестьяне, пожелавшие поселиться в Тобольской губернии. Накал сопротивления достиг апогея, и в официальных донесениях речь пошла уже о зачинщиках: «Главными подстрекателями из них: Фадей Анисимов, Иван Козмин, Никифор Фролов Дроздов, Григорий Яковлев Мазурин и Иван Дорофеев Яковлев».
Однако репрессии не последовали. Это был конец 1859 года, в верхах шла подготовка реформы, а Гасфорд слыл либералом. Кроме того, в памяти местных чиновников была жива еще история с 550 крестьянами Псковской губернии, прибывшими в 1846 году в Курганский округ: переселенцы жаловались на солончаковые и глинистые земли, но полицейскими мерами их заставили принять участки, в результате значительная часть псковичей просто разбежалась, а присланная в 1852 году генерал-губернатором комиссия признала, что «с 1846 года по настоящее время земля давала самый скудный урожай, не вознаграждающий даже трудов земледельцев».
Тарский окружной начальник, явившийся в декабре 1859 года лично в Бергаматскую волость «для водворения 68-ми семейств переселенцев из Витебской губернии панцирских бояр», принял сам их сторону. Правда, он докладывал, что себежские переселенцы согласились принять выделенные им участки, дали в том подписку, и представлял начальству эту подписку (нужно было показать, что сопротивление .пресечено), но в этом же рапорте ходатайствовал в поддержку позиции крестьян и прилагал к рапорту очередное их прошение.
Из рапорта и нового прошения выясняются дополнительные важные обстоятельства, о которых крестьяне умалчивали в предыдущих бумагах. Было бы странно, если бы, засеяв весной 1859 года на выделенных им землях лишь пробные опытные участки, община не позаботилась о хлебе для следующего года. Это было бы не по-крестьянски. Выходцы из Себежского уезда уже год жили без обычных сельскохозяйственных работ, а впереди был еще год до нового урожая. Оказывается, пока ходили бумаги, переселенцы развернули в Бергаматской волости активную деятельность, часть которой была незаконна в глазах властей, хотя и шла вполне в русле местной крестьянской практики.
Вот как об этом рассказывалось в докладной записке доверенного «от общества Панцырских Бояр, водворенных в Бергаматской волости», Анисима Дроздецкого, датированной 10 декабря 1859 года (заметим попутно, что «панцирные бояре» называют себя здесь «обществом», то есть общиной, хотя они официально еще не поселились в какой-либо деревне). Из деревни Скирлинской, сообщал доверенный, «выбыли в Киргизскую степь казаки около 500 муж. полу душ, у которых как я и доверители мои покупили дома, к ним все пристройки, приготовленные и разработанные к посевам хлебов земли и самый засев озимовых хлебов, и дома, и продчее...».
Суть ситуации прояснилась. 500 человек (а фактически гораздо больше, так как они вели хозяйство, следовательно, жили семьями, а указаны лишь лица мужского пола) жителей дер. Скирлинской переселяются на юг, в степь, в качестве казаков. В это же время в деревню приселяются выходцы из западной губернии. Производится купля-продажа земли, которая официально принадлежала казне и не подлежала подобным сделкам. Не случайно крестьяне до поры до времени умалчивали в своих прошениях об истинных причинах приверженности к «подысканной» ими территории. Лишь участие окружного начальника подвигло их на откровенность.
В сделках между крестьянами фактическая продажа государственных земель практиковалась, и хотя в южных округах, изобилующих удобными землями, она была менее распространена, чем в таежных районах с их относительной земельной теснотой, все же случаи такие известны были и здесь. В XIX веке государство стремилось более четко проводить линию признания за общиной (сельской, иногда — волостной) права распоряжения землей, поэтому подобные сделки совершались лишь с согласия общины. В данном случае согласие Скирлинской общины на покупку приезжими земли у части односельчан, уходивших из крестьян в казаки, тоже, видимо, состоялось, так как в рапорте окружного начальника указывалось, в частности, что жители Скирлы «охотно их принимают».
Тарский земский исправник рапортовал по начальству, доказывая удобство выделенных себежским крестьянам земель, подробно аргументируя положительные их качества. На выбранном же самовольно крестьянами участке они якобы стеснят «окольных жителей как Бергаматской, так и Лялинской инородной волости». Сильвергельм взывал к генерал-губернатору, призывая распорядиться, чтобы переселенцев заставили выполнить предписанное, Землемер Константинов собрал на сходку крестьян Бергаматской волости, здесь должна была состояться передача участков переселенцам. Но... витебские переселенцы отказались принять участки и дать свои подписи. При этом они давали «дерзкие ответы».
28 сентября 1859 года в Омске генерал-губернатору Западной Сибири Г. X. Гасфорду было подано прошение «Тарского округа Бергаматской волости государственных крестьян Михаила Алексеева Голубева и Тихона Гаврилова Дрезецкого», повторяющее августовское прошение. В ответ Гасфорд предписал тарскому земскому исправнику лично приказать переселенцам принимать выделенные им участки, а если откажутся, принудить полицейскими мерами.
Но крестьяне, по сообщению тарского окружного начальника, «сопротивлялись и ответили, что они скорее возвратятся обратно и возвратят правительству деньги, но не примут места, им отведенные». Речь шла о возвращении денежного вспомоществования, которое получали крестьяне, пожелавшие поселиться в Тобольской губернии. Накал сопротивления достиг апогея, и в официальных донесениях речь пошла уже о зачинщиках: «Главными подстрекателями из них: Фадей Анисимов, Иван Козмин, Никифор Фролов Дроздов, Григорий Яковлев Мазурин и Иван Дорофеев Яковлев».
Однако репрессии не последовали. Это был конец 1859 года, в верхах шла подготовка реформы, а Гасфорд слыл либералом. Кроме того, в памяти местных чиновников была жива еще история с 550 крестьянами Псковской губернии, прибывшими в 1846 году в Курганский округ: переселенцы жаловались на солончаковые и глинистые земли, но полицейскими мерами их заставили принять участки, в результате значительная часть псковичей просто разбежалась, а присланная в 1852 году генерал-губернатором комиссия признала, что «с 1846 года по настоящее время земля давала самый скудный урожай, не вознаграждающий даже трудов земледельцев».
Тарский окружной начальник, явившийся в декабре 1859 года лично в Бергаматскую волость «для водворения 68-ми семейств переселенцев из Витебской губернии панцирских бояр», принял сам их сторону. Правда, он докладывал, что себежские переселенцы согласились принять выделенные им участки, дали в том подписку, и представлял начальству эту подписку (нужно было показать, что сопротивление .пресечено), но в этом же рапорте ходатайствовал в поддержку позиции крестьян и прилагал к рапорту очередное их прошение.
Из рапорта и нового прошения выясняются дополнительные важные обстоятельства, о которых крестьяне умалчивали в предыдущих бумагах. Было бы странно, если бы, засеяв весной 1859 года на выделенных им землях лишь пробные опытные участки, община не позаботилась о хлебе для следующего года. Это было бы не по-крестьянски. Выходцы из Себежского уезда уже год жили без обычных сельскохозяйственных работ, а впереди был еще год до нового урожая. Оказывается, пока ходили бумаги, переселенцы развернули в Бергаматской волости активную деятельность, часть которой была незаконна в глазах властей, хотя и шла вполне в русле местной крестьянской практики.
Вот как об этом рассказывалось в докладной записке доверенного «от общества Панцырских Бояр, водворенных в Бергаматской волости», Анисима Дроздецкого, датированной 10 декабря 1859 года (заметим попутно, что «панцирные бояре» называют себя здесь «обществом», то есть общиной, хотя они официально еще не поселились в какой-либо деревне). Из деревни Скирлинской, сообщал доверенный, «выбыли в Киргизскую степь казаки около 500 муж. полу душ, у которых как я и доверители мои покупили дома, к ним все пристройки, приготовленные и разработанные к посевам хлебов земли и самый засев озимовых хлебов, и дома, и продчее...».
Суть ситуации прояснилась. 500 человек (а фактически гораздо больше, так как они вели хозяйство, следовательно, жили семьями, а указаны лишь лица мужского пола) жителей дер. Скирлинской переселяются на юг, в степь, в качестве казаков. В это же время в деревню приселяются выходцы из западной губернии. Производится купля-продажа земли, которая официально принадлежала казне и не подлежала подобным сделкам. Не случайно крестьяне до поры до времени умалчивали в своих прошениях об истинных причинах приверженности к «подысканной» ими территории. Лишь участие окружного начальника подвигло их на откровенность.
В сделках между крестьянами фактическая продажа государственных земель практиковалась, и хотя в южных округах, изобилующих удобными землями, она была менее распространена, чем в таежных районах с их относительной земельной теснотой, все же случаи такие известны были и здесь. В XIX веке государство стремилось более четко проводить линию признания за общиной (сельской, иногда — волостной) права распоряжения землей, поэтому подобные сделки совершались лишь с согласия общины. В данном случае согласие Скирлинской общины на покупку приезжими земли у части односельчан, уходивших из крестьян в казаки, тоже, видимо, состоялось, так как в рапорте окружного начальника указывалось, в частности, что жители Скирлы «охотно их принимают».
Государственные крестьяне, селившиеся на «линиях» (полосе крепостей), были важным источником пополнения сибирского казачьего войска, численность которого в 40—50-е годы XIX века существенно возросла. В казачье сословие зачисляли семьями — и мужчин и женщин. Панцирным боярам повезло — из Бергаматской волости, в которую их направили, большая партия крестьян уходила по распоряжению властей в казаки, они должны были бросить свои дома, либо перевозить их (если место назначения было недалеким), либо найти покупателей. И для новоиспеченных казаков находкой было прибытие в волость значительной группы переселенцев.
Тут-то бы деятелям сибирского межевания или местным чиновникам и соединить самим эти два факта, но они лишь препятствовали крестьянам, которые быстро оценили взаимную выгоду ситуации.
Окружной начальник, ставший теперь на позицию переселенцев, писал в рапорте: «Я со своей стороны полагал бы, так как в Скирле выбыло 500 душ переселенцев в степь и места их остались свободными, а дома и засевы купленными панцирскими боярами, всех этих переселенцев поселить на купленных местах ими в деревне Скирле. Земли же, предположенные им для водворения, назначить другим переселенцам, имеющим прибыть в Бергаматскую волость». Одновременно он отмечал готовность себежских крестьян «купленные ими дома со всеми их пристройками перевести на отведенные им места, но по бедности их и упадку в нынешнем лете скота» такой переезд грозил бы им разорением.
16 января 1860 года генерал-губернатор Западной Сибири разрешил себежским «панцирным боярам» остаться в Скирле. Депеши об этом пошли из его канцелярии тарскому окружному начальнику, в Сибирское межевание и тобольскому генерал-губернатору. Опасаясь, чтобы решение это не стало прецедентом и другие переселенцы не стали бы самовольничать в выборе мест для поселения, Гасфорд писал, что допускает это «не в пример другим».
Сильвергельм доложил, что титулярный советник землемер Константинов представил подписку, взятую от переселенцев, водворенных при деревне Скирле.
В тексте «Подписки» говорилось: «водворением этим остаемся довольны и желаем владеть земельными угодьями сообща со старожилами...» Предусмотрительное начальство, имевшее уже печальный опыт сложностей, связанных со взаимоотношениями старожилов и новоселов, ввело эту формулировку в подписки. Однако фраза на бумаге ни от чего не спасала. В данном случае она лишь констатировала ситуацию, чреватую противоречиями. Две крестьянские общины, каждая из которых сложилась давно и прошла свой путь в отличных от другой социально-исторических и экономико-географических условиях, оказались соединенными в одной деревне, в одной территориальной общине. Сибиряки, вложившие в свое время много труда в освоение новой территории, основавшие деревню, претендовали на определенные преимущества перед чужаками, явившимися на все готовое. Переселенцы, сплоченные самим процессом переезда, привыкшие к несколько привилегированному положению по сравнению с другими категориями государственных крестьян, не хотели уступать.
Через полтора года, 20 июня 1861 года, снова по начальству пошло прошение доверенного «из витебских панцирных бояр государственного крестьянина Фадея Анисимова Дроздетского»: крестьяне просили разрешить им «переводвориться» на выделенное им первоначально место между речками Мугур и У ялы, так как они были введены в заблуждение старожилами. 26 октября 1861 года прошение было повторено. Оно адресовалось новому генерал-губернатору Западной Сибири — Дюгамелю. Крестьяне просили устроить их на выделенном первоначально месте «особым селением». «На перенесение домов мы от казны никакого пособия не просим,— писали «панцирные бояре»,— и в тягость нам не будет, потому что перевозка домашних строений всего в расстоянии только в 6-ти верст». Всего 6 верст, но это была бы отдельная деревня и самостоятельная община. По-видимому, дело было теперь именно в этом. В нашем распоряжении нет документов, которые освещали бы подробнее ситуацию, сложившуюся внутри Скирлинской общины. Можно лишь сказать с уверенностью, что и к марту 1862 года не закончились сложности, связанные с переселением,— это дата очередной докладной записки Фадея Анисимова Дроздецкого генерал-губернатору Западной Сибири. Они жили уже в Бергаматской волости три года.
Гражданский губернатор Тобольской губернии, ссылаясь на Дюгамеля, выдал резолюцию — «оставить без удовлетворения». Дело о водворении «панцирных бояр» сочли законченным — в нем нет больше документов.
Переезд крестьян из Себежского уезда в Тарский округ Тобольской губернии был лишь одним из эпизодов определенного этапа переселений в Сибирь. Этап этот начинается после реформы П. Д. Киселева, примерно с 1840 года и заканчивается с проведением в жизнь реформы 1861 года. Для этого периода характерно добровольное движение государственных крестьян западных губерний — Смоленской, Псковской, Витебской — в южные округа Тобольской губернии: Ялуторовский, Ишимский, Курганский, Тарский.
«Панцирные бояре» — один из западных отрядов государственных крестьян — переселялись большой партией, и миграция их обладала многими чертами, характерными для крестьянских добровольных переселений вообще: связь, иногда и родственная, с ранее переселившимися группами земляков; отправка малочисленной группы — «разведки»; передвижение с собственными лошадьми и скотом; опытный посев на заселяемом месте; стремление «подыскать» удобные для ведения сельского хозяйства земли по собственному усмотрению.
Тут-то бы деятелям сибирского межевания или местным чиновникам и соединить самим эти два факта, но они лишь препятствовали крестьянам, которые быстро оценили взаимную выгоду ситуации.
Окружной начальник, ставший теперь на позицию переселенцев, писал в рапорте: «Я со своей стороны полагал бы, так как в Скирле выбыло 500 душ переселенцев в степь и места их остались свободными, а дома и засевы купленными панцирскими боярами, всех этих переселенцев поселить на купленных местах ими в деревне Скирле. Земли же, предположенные им для водворения, назначить другим переселенцам, имеющим прибыть в Бергаматскую волость». Одновременно он отмечал готовность себежских крестьян «купленные ими дома со всеми их пристройками перевести на отведенные им места, но по бедности их и упадку в нынешнем лете скота» такой переезд грозил бы им разорением.
16 января 1860 года генерал-губернатор Западной Сибири разрешил себежским «панцирным боярам» остаться в Скирле. Депеши об этом пошли из его канцелярии тарскому окружному начальнику, в Сибирское межевание и тобольскому генерал-губернатору. Опасаясь, чтобы решение это не стало прецедентом и другие переселенцы не стали бы самовольничать в выборе мест для поселения, Гасфорд писал, что допускает это «не в пример другим».
Сильвергельм доложил, что титулярный советник землемер Константинов представил подписку, взятую от переселенцев, водворенных при деревне Скирле.
В тексте «Подписки» говорилось: «водворением этим остаемся довольны и желаем владеть земельными угодьями сообща со старожилами...» Предусмотрительное начальство, имевшее уже печальный опыт сложностей, связанных со взаимоотношениями старожилов и новоселов, ввело эту формулировку в подписки. Однако фраза на бумаге ни от чего не спасала. В данном случае она лишь констатировала ситуацию, чреватую противоречиями. Две крестьянские общины, каждая из которых сложилась давно и прошла свой путь в отличных от другой социально-исторических и экономико-географических условиях, оказались соединенными в одной деревне, в одной территориальной общине. Сибиряки, вложившие в свое время много труда в освоение новой территории, основавшие деревню, претендовали на определенные преимущества перед чужаками, явившимися на все готовое. Переселенцы, сплоченные самим процессом переезда, привыкшие к несколько привилегированному положению по сравнению с другими категориями государственных крестьян, не хотели уступать.
Через полтора года, 20 июня 1861 года, снова по начальству пошло прошение доверенного «из витебских панцирных бояр государственного крестьянина Фадея Анисимова Дроздетского»: крестьяне просили разрешить им «переводвориться» на выделенное им первоначально место между речками Мугур и У ялы, так как они были введены в заблуждение старожилами. 26 октября 1861 года прошение было повторено. Оно адресовалось новому генерал-губернатору Западной Сибири — Дюгамелю. Крестьяне просили устроить их на выделенном первоначально месте «особым селением». «На перенесение домов мы от казны никакого пособия не просим,— писали «панцирные бояре»,— и в тягость нам не будет, потому что перевозка домашних строений всего в расстоянии только в 6-ти верст». Всего 6 верст, но это была бы отдельная деревня и самостоятельная община. По-видимому, дело было теперь именно в этом. В нашем распоряжении нет документов, которые освещали бы подробнее ситуацию, сложившуюся внутри Скирлинской общины. Можно лишь сказать с уверенностью, что и к марту 1862 года не закончились сложности, связанные с переселением,— это дата очередной докладной записки Фадея Анисимова Дроздецкого генерал-губернатору Западной Сибири. Они жили уже в Бергаматской волости три года.
Гражданский губернатор Тобольской губернии, ссылаясь на Дюгамеля, выдал резолюцию — «оставить без удовлетворения». Дело о водворении «панцирных бояр» сочли законченным — в нем нет больше документов.
Переезд крестьян из Себежского уезда в Тарский округ Тобольской губернии был лишь одним из эпизодов определенного этапа переселений в Сибирь. Этап этот начинается после реформы П. Д. Киселева, примерно с 1840 года и заканчивается с проведением в жизнь реформы 1861 года. Для этого периода характерно добровольное движение государственных крестьян западных губерний — Смоленской, Псковской, Витебской — в южные округа Тобольской губернии: Ялуторовский, Ишимский, Курганский, Тарский.
«Панцирные бояре» — один из западных отрядов государственных крестьян — переселялись большой партией, и миграция их обладала многими чертами, характерными для крестьянских добровольных переселений вообще: связь, иногда и родственная, с ранее переселившимися группами земляков; отправка малочисленной группы — «разведки»; передвижение с собственными лошадьми и скотом; опытный посев на заселяемом месте; стремление «подыскать» удобные для ведения сельского хозяйства земли по собственному усмотрению.
Прошения переселенческой общины непоротовских крестьян отразили сложности, возникавшие в процессе водворения в Сибири. На первом этапе панцирные бояре стремились остаться со своими земляками, насчитывающими уже несколько лет сибирской жизни. Это, естественно, облегчило бы первые, самые трудные шаги по освоению хозяйства в новых условиях. Не получив на это разрешения властей, переселенцы в новом, неизвестном им районе делают ставку на использование готовых уже домов, хозяйственных построек и испытанных, засеянных полей, пользуясь спецификой территории, где часть государственных крестьян мигрирует дальше на юг в качестве казаков.
Следующий этап — борьба за самостоятельную сельскую общину, за возможность решать поземельные и другие вопросы независимо от старожилов. Этот случай недовольства новоселов старожильческим населением не был единственным, однако не следует думать, что весь процесс шел в этом отношении конфликтно. Н. М. Ядринцев, изучавший переселения в южные районы Западной Сибири и по личным наблюдениям, и по документам, писал в 1878 году: «Сколько мы могли наблюдать, отношения старожилов к переселенцам являются далеко не враждебными, скорее они встречают участие в местном крестьянстве. Это обнаруживается следующими фактами: кто несет в настоящее время все расходы по колонизации, кто поддерживает переселенца-новосела, дает приют, прокорм, подает ему помощь в пути, кто кормит милостыней переселенца и в минуты несчастия спасает его? Сибирский крестьянин и он один <...> Даже там, где существуют пререкания, крестьяне-старожилы и переселенцы уживаются в одной деревне, не мешая друг другу обзаводиться. Между старым и новым элементом можно иногда встретить различные вкусы, можно услышать насмешки с той и другой стороны над соседями, они метко подмечают недостатки друг друга, но это то же иронически-добродушное отношение, какое встречается в кличках и характеристиках между различными областями России».
Отстаивая свои интересы перед местными властями, «панцирные бояре» широко пользовались такими формами, как подача прошений и докладных записок; выделение представителей общины с составлением доверенностей на их имя, где излагалась суть вопроса; выступления на сходках; «дерзкие ответы» — заявления чиновникам, оказывавшим давление на переселенцев на месте; угроза вернуться коллективно на место выхода.
При этом, по-видимому, определенное влияние на решительность позиции этой группы переселенцев оказывала традиция осознания себя как несколько привилегированной категории, однако форма их прошений и доверенностей совпадает с многочисленными подобными документами, исходившими от сибирских крестьян XIX века, и, по существу, не представляет исключения из общей картины (ГАОО-3, 4070; Дружинин, 462; Лапин, 118—119; Ядринцев, 123—124).
Вторая наша история о переселенцах начинается в 1843 году в деревнях Донецкой и Гридасовой Тимского уезда Курской губернии. Два крестьянских семейства и еще два одиноких крестьянина из этих деревень (они принадлежали даже к разным волостям) совместно задумали и осуществили переезд на постоянное жительство в Ставропольскую губернию. Они рассчитывали завести хорошее хозяйство на малозаселенных землях. Планы крестьян осуществились: все они обосновались в станице Новорождественской, завели собственные дома со всем «домашним обзаведением», рабочий скот, пашню.
Куряне жили в казачьей станице на правах «иногородних» — так называли здесь всех пришлых, не входивших в казачье сословие. Через десять лет семьи достигли такого благополучия, что подали заявление о переводе в казачье сословие. Это был обычный путь для большей части «иногородних», начинавших нередко с работы по найму в казачьих хозяйствах, а кончавших заведением своего хозяйства и вступлением на этой основе в сословие казаков. Оформление в казачество требовало определенных документов. Вот тут-то, в результате переписки кавказских и курских учреждений, и выяснилось, что Витовтовы и Захаровы уехали в свое время из родных мест без всякого разрешения властей и водворились на Ставрополье тоже без оного. Обо всем этом мы узнаем как раз из дела, заведенного в 1853 году в связи с намерением Тита Витовтова и Филиппа Захарова стать казаками.
В своем прошении Т. И. Витовтов и Ф. И. Захаров сообщали, что «претерпевая ощутительный недостаток в поземельном довольствии» в родных местах, они якобы в 1849 году, «испросив от своего начальства общественные увольнительные документы на переселение в какое-лифо место жительства», прибыли в Ставропольскую губернию. Просители утверждали, что в 1850 году они обращались в Ставропольскую палату государственных имуществ, чтобы быть зачисленными в государственные крестьяне этой губернии, но не получили никакого ответа.
Тит и Филипп приложили к своему прошению решения сходов своих прежних общин, датированные 1849 годом. Эти документы интересны как определенный тип мирских приговоров, которые выносились в связи с полным уходом из общины кого-либо из ее членов.
Следующий этап — борьба за самостоятельную сельскую общину, за возможность решать поземельные и другие вопросы независимо от старожилов. Этот случай недовольства новоселов старожильческим населением не был единственным, однако не следует думать, что весь процесс шел в этом отношении конфликтно. Н. М. Ядринцев, изучавший переселения в южные районы Западной Сибири и по личным наблюдениям, и по документам, писал в 1878 году: «Сколько мы могли наблюдать, отношения старожилов к переселенцам являются далеко не враждебными, скорее они встречают участие в местном крестьянстве. Это обнаруживается следующими фактами: кто несет в настоящее время все расходы по колонизации, кто поддерживает переселенца-новосела, дает приют, прокорм, подает ему помощь в пути, кто кормит милостыней переселенца и в минуты несчастия спасает его? Сибирский крестьянин и он один <...> Даже там, где существуют пререкания, крестьяне-старожилы и переселенцы уживаются в одной деревне, не мешая друг другу обзаводиться. Между старым и новым элементом можно иногда встретить различные вкусы, можно услышать насмешки с той и другой стороны над соседями, они метко подмечают недостатки друг друга, но это то же иронически-добродушное отношение, какое встречается в кличках и характеристиках между различными областями России».
Отстаивая свои интересы перед местными властями, «панцирные бояре» широко пользовались такими формами, как подача прошений и докладных записок; выделение представителей общины с составлением доверенностей на их имя, где излагалась суть вопроса; выступления на сходках; «дерзкие ответы» — заявления чиновникам, оказывавшим давление на переселенцев на месте; угроза вернуться коллективно на место выхода.
При этом, по-видимому, определенное влияние на решительность позиции этой группы переселенцев оказывала традиция осознания себя как несколько привилегированной категории, однако форма их прошений и доверенностей совпадает с многочисленными подобными документами, исходившими от сибирских крестьян XIX века, и, по существу, не представляет исключения из общей картины (ГАОО-3, 4070; Дружинин, 462; Лапин, 118—119; Ядринцев, 123—124).
Вторая наша история о переселенцах начинается в 1843 году в деревнях Донецкой и Гридасовой Тимского уезда Курской губернии. Два крестьянских семейства и еще два одиноких крестьянина из этих деревень (они принадлежали даже к разным волостям) совместно задумали и осуществили переезд на постоянное жительство в Ставропольскую губернию. Они рассчитывали завести хорошее хозяйство на малозаселенных землях. Планы крестьян осуществились: все они обосновались в станице Новорождественской, завели собственные дома со всем «домашним обзаведением», рабочий скот, пашню.
Куряне жили в казачьей станице на правах «иногородних» — так называли здесь всех пришлых, не входивших в казачье сословие. Через десять лет семьи достигли такого благополучия, что подали заявление о переводе в казачье сословие. Это был обычный путь для большей части «иногородних», начинавших нередко с работы по найму в казачьих хозяйствах, а кончавших заведением своего хозяйства и вступлением на этой основе в сословие казаков. Оформление в казачество требовало определенных документов. Вот тут-то, в результате переписки кавказских и курских учреждений, и выяснилось, что Витовтовы и Захаровы уехали в свое время из родных мест без всякого разрешения властей и водворились на Ставрополье тоже без оного. Обо всем этом мы узнаем как раз из дела, заведенного в 1853 году в связи с намерением Тита Витовтова и Филиппа Захарова стать казаками.
В своем прошении Т. И. Витовтов и Ф. И. Захаров сообщали, что «претерпевая ощутительный недостаток в поземельном довольствии» в родных местах, они якобы в 1849 году, «испросив от своего начальства общественные увольнительные документы на переселение в какое-лифо место жительства», прибыли в Ставропольскую губернию. Просители утверждали, что в 1850 году они обращались в Ставропольскую палату государственных имуществ, чтобы быть зачисленными в государственные крестьяне этой губернии, но не получили никакого ответа.
Тит и Филипп приложили к своему прошению решения сходов своих прежних общин, датированные 1849 годом. Эти документы интересны как определенный тип мирских приговоров, которые выносились в связи с полным уходом из общины кого-либо из ее членов.
«1849 года февраля 5 дня мы, нижеподписавшиеся Курской губернии Тимского округа Кривецкой волости Семицкого сельского общества деревни Донецкой Семицы государственные крестьяне, бывши на мирском сходе, приняли сей приговор, выслушав словесное прошение нашей деревни государственных крестьян Ивана Михайлова сына Витовтова и Федора Васильева сына Надеина в том, что они, Витовтов и Надеин, изъявили желание перечислиться из Курской губернии в Кавказскую область, Иван Витовтов в четверых мужеского пола ревизских и в трех женского пола душах, Федор Надеин в одной мужеска пола ревизских и в двух женского пола душах, за которых переселенцев тригодичного срока податей и повинностей мы жители на себя не принимаем и платить не обязываемся и от нас жителей на таковое их, Витовтова и Надеина, перечисление никаких припядствий не имеем, в чем и подписуемся к сему приговору деревни Донецкой Семицы государственные крестьяне...» Следовали подписи.
Итак, община дала им разрешение на отъезд, но они должны были платить за себя сами по-прежнему все подати, пока не будут официально отчислены от этой общины. Ситуация частая для России XVIII—XIX веков, особенно в отношении государственных крестьян. Люди жили уже давно на новом месте, а повинности платили в старом своем селении и числились там по ревизской переписи. Это давало возможность обойти многие ограничения и неповоротливость бюрократической машины.
Такой же приговор получили в 1849 году от мирской сходки Выползовского сельского общества крестьяне деревни Гридасовой Филипп Афанасьев сын Захаров и Леон Андреев сын Разумов, но с одним существенным отличием: деревня Гридасова принимала на себя оплату податей за них в течение трех лет. (Трехлетний срок освобождения от повинностей был обычной льготой для переселенцев — на время обживания на новом месте. Когда само государство было заинтересовано в заселении какой-либо территории, оно давало эту льготу от себя.)
Войсковое правление Кавказского линейного казачьего войска запросило в 1853 году Курскую палату государственных имуществ о семьях крестьян, которые хотели вступить в казачество. Палата не спешила с ответом. Запрос был повторен в 1856 году, и палата ответила, что ждет сведения из волостных правлений. Лишь осенью 1857 года она прислала ответ с «увольнительными приговорами от обществ» и копиями посемейных списков из ревизских сказок. Как бы чувствовали себя крестьяне при таких сроках официальной переписки, если бы они вынуждены были получать разрешение до заведения хозяйства на новом месте! К счастью, жизнь в станице со всеми ее хозяйственными, церковными делами, сходами, проводами на казачью службу, праздниками и песнями шла своим чередом, а бумажная волокита — своим.
Курскую палату государственных имуществ беспокоила рекрутская очередь уехавших семей. А когда в этой связи стали выяснять тщательно их состав, то Семицкая община призналась, что Иван Витовтов «с сыновьями и внуками» с 1843 года живет в Ставропольской губернии. Следовательно, оформленный мирской приговор 1849 года община давала уже людям, успешно прижившимся на новом месте. Расчет крестьян основывался на том, что семьям, которые обзавелись своим основательным хозяйством, а часто еще и породнились с казаками, начальство разрешало остаться.
Так случилось и с нашими героями. Военные власти приняли их сторону. Любопытно, в каких формулировках военные власти описывают поведение переселившихся крестьян: «Принимая в соображение, что крестьяне Захаров и Витовтов зашли на Кавказ по увольнительным приговорам своих обществ, собственно для приискания себе под поселение новых мест в Кавказской области, и что избрав таковые в Новорождественской станице, обратились с просьбой о перечислении их туда, а не сомневаясь в осуществлении своего желания, тогда же купили себе там дома, обзавелись всем необходимым хозяйством и в течение этого времени довольно хорошо свыклись с образом казачьей жизни и обязанностями»,— это пишет начальник штаба казачьего линейного войска. И здесь же разъясняет причины своей благожелательной позиции: в казачье сословие крестьяне поступают целыми семьями и «будут очень полезны в казачьем быту службою и отбыванием земских повинностей». Войско было заинтересовано в заселении края.
Пока шла переписка, Филипп Захаров умер, и положительное решение «объявляли» в 1861 году его старшему сыну Козьме. А сын Тита Витовтова Аким тем временем «засватал за себя в замужество вдову казачку Новорождественской станицы Прасковью Коновалову».
Многие документы, хранящиеся в наши дни в фондах Краснодарского архива, говорят о том, что история этих семей была типичной. В 1890 году по всей Кубанской области составлялись обширные списки лиц, «кои ни к какому городскому и сельскому обществу не приписаны» и желают «выйти из неопределенного их состояния в казачье сословие». В станице Мингрельской, например, среди «иногородних», переходивших в казаки, в это время было 187 крестьянских семей, в том числе много из Воронежской и особенно Курской губерний. А в станице Холмской указывалось 119 таких крестьянских семей.
В станице Поповичевской крестьяне составляли подавляющую часть семей, готовых перейти из «настоящего неопределенного состояния» в казачье. Здесь было очень много переселенцев из Воронежской и Курской губерний, а также из Смоленской, Рязанской, Орловской и др. (Мы не затрагиваем здесь вопрос о переселенцах из украинских губерний, хотя их тоже было много, так как наш рассказ — о русских крестьянах.)
Крестьяне, поселившиеся в Ставрополье и на Кубани, сохраняли связи с родными местами — писали письма, изредка ездили друг к другу. Все это расширяло кругозор и уехавших, и оставшихся. На новых местах здесь, как и в Сибири, шел обмен опытом — не только хозяйственным, но и духовным, и социальным.
Несмотря на огромные потери, понесенные Государственным архивом Краснодарского края во время немецкой оккупации в период Отечественной войны, в нем сохранился ряд «книг приговоров» станичных сходов, каждая строчка которых дышит живой историей народа. Замечательно в этом отношении решение схода станицы Пшехской по поводу общественных запашек, принятое 15 августа 1883 года. Собравшиеся на сход домохозяева «имели суждение о той поступке, которую приносят внутри Рассей общественные запашки, как то у них, то есть мужиков, которые не имеют столько свободной земли в юрт, сколько имеем ея мы, казаки, так у них не имеется чрез эти запашки никаких долгов и засыпаны общественные магазины, а некоторые из сел даже имеют хлебную торговлю с заграничными агентами».
Итак, община дала им разрешение на отъезд, но они должны были платить за себя сами по-прежнему все подати, пока не будут официально отчислены от этой общины. Ситуация частая для России XVIII—XIX веков, особенно в отношении государственных крестьян. Люди жили уже давно на новом месте, а повинности платили в старом своем селении и числились там по ревизской переписи. Это давало возможность обойти многие ограничения и неповоротливость бюрократической машины.
Такой же приговор получили в 1849 году от мирской сходки Выползовского сельского общества крестьяне деревни Гридасовой Филипп Афанасьев сын Захаров и Леон Андреев сын Разумов, но с одним существенным отличием: деревня Гридасова принимала на себя оплату податей за них в течение трех лет. (Трехлетний срок освобождения от повинностей был обычной льготой для переселенцев — на время обживания на новом месте. Когда само государство было заинтересовано в заселении какой-либо территории, оно давало эту льготу от себя.)
Войсковое правление Кавказского линейного казачьего войска запросило в 1853 году Курскую палату государственных имуществ о семьях крестьян, которые хотели вступить в казачество. Палата не спешила с ответом. Запрос был повторен в 1856 году, и палата ответила, что ждет сведения из волостных правлений. Лишь осенью 1857 года она прислала ответ с «увольнительными приговорами от обществ» и копиями посемейных списков из ревизских сказок. Как бы чувствовали себя крестьяне при таких сроках официальной переписки, если бы они вынуждены были получать разрешение до заведения хозяйства на новом месте! К счастью, жизнь в станице со всеми ее хозяйственными, церковными делами, сходами, проводами на казачью службу, праздниками и песнями шла своим чередом, а бумажная волокита — своим.
Курскую палату государственных имуществ беспокоила рекрутская очередь уехавших семей. А когда в этой связи стали выяснять тщательно их состав, то Семицкая община призналась, что Иван Витовтов «с сыновьями и внуками» с 1843 года живет в Ставропольской губернии. Следовательно, оформленный мирской приговор 1849 года община давала уже людям, успешно прижившимся на новом месте. Расчет крестьян основывался на том, что семьям, которые обзавелись своим основательным хозяйством, а часто еще и породнились с казаками, начальство разрешало остаться.
Так случилось и с нашими героями. Военные власти приняли их сторону. Любопытно, в каких формулировках военные власти описывают поведение переселившихся крестьян: «Принимая в соображение, что крестьяне Захаров и Витовтов зашли на Кавказ по увольнительным приговорам своих обществ, собственно для приискания себе под поселение новых мест в Кавказской области, и что избрав таковые в Новорождественской станице, обратились с просьбой о перечислении их туда, а не сомневаясь в осуществлении своего желания, тогда же купили себе там дома, обзавелись всем необходимым хозяйством и в течение этого времени довольно хорошо свыклись с образом казачьей жизни и обязанностями»,— это пишет начальник штаба казачьего линейного войска. И здесь же разъясняет причины своей благожелательной позиции: в казачье сословие крестьяне поступают целыми семьями и «будут очень полезны в казачьем быту службою и отбыванием земских повинностей». Войско было заинтересовано в заселении края.
Пока шла переписка, Филипп Захаров умер, и положительное решение «объявляли» в 1861 году его старшему сыну Козьме. А сын Тита Витовтова Аким тем временем «засватал за себя в замужество вдову казачку Новорождественской станицы Прасковью Коновалову».
Многие документы, хранящиеся в наши дни в фондах Краснодарского архива, говорят о том, что история этих семей была типичной. В 1890 году по всей Кубанской области составлялись обширные списки лиц, «кои ни к какому городскому и сельскому обществу не приписаны» и желают «выйти из неопределенного их состояния в казачье сословие». В станице Мингрельской, например, среди «иногородних», переходивших в казаки, в это время было 187 крестьянских семей, в том числе много из Воронежской и особенно Курской губерний. А в станице Холмской указывалось 119 таких крестьянских семей.
В станице Поповичевской крестьяне составляли подавляющую часть семей, готовых перейти из «настоящего неопределенного состояния» в казачье. Здесь было очень много переселенцев из Воронежской и Курской губерний, а также из Смоленской, Рязанской, Орловской и др. (Мы не затрагиваем здесь вопрос о переселенцах из украинских губерний, хотя их тоже было много, так как наш рассказ — о русских крестьянах.)
Крестьяне, поселившиеся в Ставрополье и на Кубани, сохраняли связи с родными местами — писали письма, изредка ездили друг к другу. Все это расширяло кругозор и уехавших, и оставшихся. На новых местах здесь, как и в Сибири, шел обмен опытом — не только хозяйственным, но и духовным, и социальным.
Несмотря на огромные потери, понесенные Государственным архивом Краснодарского края во время немецкой оккупации в период Отечественной войны, в нем сохранился ряд «книг приговоров» станичных сходов, каждая строчка которых дышит живой историей народа. Замечательно в этом отношении решение схода станицы Пшехской по поводу общественных запашек, принятое 15 августа 1883 года. Собравшиеся на сход домохозяева «имели суждение о той поступке, которую приносят внутри Рассей общественные запашки, как то у них, то есть мужиков, которые не имеют столько свободной земли в юрт, сколько имеем ея мы, казаки, так у них не имеется чрез эти запашки никаких долгов и засыпаны общественные магазины, а некоторые из сел даже имеют хлебную торговлю с заграничными агентами».
За строчками вступительной части мирского приговора — вдумчивые обсуждения многих своих дел между казаками и «иногородними». Пришлые из «внутренней Рассей» хотели передать то, что удачно получалось у них дома — опыт общественных запашек, которые обрабатывались всем миром, шли на уплату мирских платежей, для создания хлебного резерва и даже на продажу. Общественные запашки делались сверх личных хозяйств, не подменяя их.
На этом сходе «порешили установить раз навсегда делать ежегодно общественные запашки, сначала в небольшом количестве и смотря по урожаю и пользе от этого с каждым годом увеличивать по общему согласию, начать же запашку в сегодняшнюю осень, если к тому найдется свободная удобная земля». Здесь мы видим ту же внимательную осторожность при введении нового — попробовать, присмотреться, проверить,— с которой мы уже сталкивались.
Приговор установил, что «от общественной запашки этой уклоняться никто не должен», «от работы никто не исключается, как при распашке, так и уборке хлеба. Хлеб, посеянный на общественной запашке, должен каждый из жителей охранять...». Опыт «мужиков» был принят.
Сами иногородние в казачью общину официально не входили — на сходе правом голоса не пользовались до тех пор, пока не вступали в казачье сословие. Но фактически у них была своя община, свои сходы — надо же было решать сообща многие вопросы. Иногда эти решения не признанной официально общины имели и юридическую силу. Так, в этой же книге приговоров станицы Пшехской под 30 октября 1883 года читаем:
«Мы, иногородние, проживающие в станице Пшехской, собственными домами постановили сей приговор в присутствии Пшехского станичного правления в нижеследующем: так как общество жителей сей станицы позволяет нам пользоваться некоторыми угодьями бесплатно, то согласились ежегодно платить оклад по одному рублю с паспорта или билета в общественный доход в чем и подписуемся крестьянин Иван Муструков» и еще 29 имен с фамилиями.
Многообразны были формы общественной жизни в селениях России, и переселенцы вносили в них свою лепту. Перевернем еще несколько страниц Книги приговоров и увидим, как воронежский крестьянин переступает эту границу между мужиками и казаками.
«Приговор 1883 года, декабря 18 дня. Мы, общество станицы Пшехской 175 человек, составляющие две трети из числа 265 человек, имеющих право голоса на сходе, быв сего числа на сходе при нашем станичном правлении, где слушали просьбу Государственного крестьянина Воронежской губернии Нижнедевицкого уезда волости и села Никольского Елисея Никитевича Попова, 31 года, который просит о принятии его в нашу среду с зачислением в казачье сословие войска Кубанского с водворением в станице Пшехской; принимая во внимание, что крестьянин Попов проживает у нашей станицы, поведения хорошего, а потому с полного нашего согласия определили принять в свою среду крестьянина Попова с семейством, состоящим из жены и двух дочерей, с зачислением в нашу станицу с потомством навсегда; при этом присовокупляем, что если Попов будет зачислен в казачье сословие, то он землей будет наделен наравне с нами из общего станичного порта» (ГАКК — 252, 1511; ГАКК — 418, 320; ГАКК— 160, 135а).
Вот так «темный и пассивный» русский крестьянин не только до Дальнего Востока доходил, осваивал землю в трудных условиях, и в благодатных южных степях разворачивал многоплановое хозяйство, да еще пробивался в сословие казаков. Из земель «внутри Рассей» приходил на ее окраину — и все это сам осознавал и оценивал.
По материалам книги М.М.Громыко «Мир русской деревни».
М.М.Громыко
На этом сходе «порешили установить раз навсегда делать ежегодно общественные запашки, сначала в небольшом количестве и смотря по урожаю и пользе от этого с каждым годом увеличивать по общему согласию, начать же запашку в сегодняшнюю осень, если к тому найдется свободная удобная земля». Здесь мы видим ту же внимательную осторожность при введении нового — попробовать, присмотреться, проверить,— с которой мы уже сталкивались.
Приговор установил, что «от общественной запашки этой уклоняться никто не должен», «от работы никто не исключается, как при распашке, так и уборке хлеба. Хлеб, посеянный на общественной запашке, должен каждый из жителей охранять...». Опыт «мужиков» был принят.
Сами иногородние в казачью общину официально не входили — на сходе правом голоса не пользовались до тех пор, пока не вступали в казачье сословие. Но фактически у них была своя община, свои сходы — надо же было решать сообща многие вопросы. Иногда эти решения не признанной официально общины имели и юридическую силу. Так, в этой же книге приговоров станицы Пшехской под 30 октября 1883 года читаем:
«Мы, иногородние, проживающие в станице Пшехской, собственными домами постановили сей приговор в присутствии Пшехского станичного правления в нижеследующем: так как общество жителей сей станицы позволяет нам пользоваться некоторыми угодьями бесплатно, то согласились ежегодно платить оклад по одному рублю с паспорта или билета в общественный доход в чем и подписуемся крестьянин Иван Муструков» и еще 29 имен с фамилиями.
Многообразны были формы общественной жизни в селениях России, и переселенцы вносили в них свою лепту. Перевернем еще несколько страниц Книги приговоров и увидим, как воронежский крестьянин переступает эту границу между мужиками и казаками.
«Приговор 1883 года, декабря 18 дня. Мы, общество станицы Пшехской 175 человек, составляющие две трети из числа 265 человек, имеющих право голоса на сходе, быв сего числа на сходе при нашем станичном правлении, где слушали просьбу Государственного крестьянина Воронежской губернии Нижнедевицкого уезда волости и села Никольского Елисея Никитевича Попова, 31 года, который просит о принятии его в нашу среду с зачислением в казачье сословие войска Кубанского с водворением в станице Пшехской; принимая во внимание, что крестьянин Попов проживает у нашей станицы, поведения хорошего, а потому с полного нашего согласия определили принять в свою среду крестьянина Попова с семейством, состоящим из жены и двух дочерей, с зачислением в нашу станицу с потомством навсегда; при этом присовокупляем, что если Попов будет зачислен в казачье сословие, то он землей будет наделен наравне с нами из общего станичного порта» (ГАКК — 252, 1511; ГАКК — 418, 320; ГАКК— 160, 135а).
Вот так «темный и пассивный» русский крестьянин не только до Дальнего Востока доходил, осваивал землю в трудных условиях, и в благодатных южных степях разворачивал многоплановое хозяйство, да еще пробивался в сословие казаков. Из земель «внутри Рассей» приходил на ее окраину — и все это сам осознавал и оценивал.
По материалам книги М.М.Громыко «Мир русской деревни».
М.М.Громыко
GENEALOGYRUS.RU
ПРОШЛОЕ - РЯДОМ!
Найдём информацию о ваших предках!
Услуги составления родословной, генеалогического древа.
ЗАКАЗ РОДОСЛОВНОЙ на нашем сайте:
www.genealogyrus.ru/zakazat-issledovanie-rodoslovnoj
ЗАКАЗ РОДОСЛОВНОЙ в нашей группе ВК:
https://vk.com/app5619682_-66437473
https://www.genealogyrus.ru
https://генеалогия.online
Найдём информацию о ваших предках!
Услуги составления родословной, генеалогического древа.
ЗАКАЗ РОДОСЛОВНОЙ на нашем сайте:
www.genealogyrus.ru/zakazat-issledovanie-rodoslovnoj
ЗАКАЗ РОДОСЛОВНОЙ в нашей группе ВК:
https://vk.com/app5619682_-66437473
https://www.genealogyrus.ru
https://генеалогия.online
