Екатерина Адриановна Головачева и Александр Николаевич Реформатский с сыном Александром
Благоволин был приятелем Владимира Михайловича Бехтерева. Знаменитый психиатр, нейрофизиолог с мировым именем останавливался в квартире Благоволина, когда приезжал в Москву. Остановился и в тот раз, когда обследовал Сталина, а потом кому-то сказал, что «смотрел одного сухорукого параноика». Возможно, эти слова передали Сталину. 24 декабря 1927 года Бехтерев был отравлен в квартире в Дурновском переулке. В нашем доме были переполох и недоумение: «Только омлетика поел».
Как жил химик Реформатский после 1917 года?
При советской власти его не трогали, хотя ни к какой партии он не примыкал. Дед участвовал в создании Института тонких химических технологий, возглавлял кафедру до конца жизни, был прекрасным общественником, великолепным организатором, методистом, составителем учебных программ во многих вузах, всегда был на виду.
Сплошной материалист, Александр Николаевич говорил: «Существа — те же вещества». И, как всегда, очаровывал многих, вплоть до Анны Андреевны Ахматовой. С ней, горюющей и бедствующей, дед пересекся в Кисловодске в 1927 году. Оттуда он писал бабушке, большой поклоннице поэтессы, что, дескать, видел Ахматову, но к ней не так легко подступиться. Он оказывал Ахматовой какие-то знаки внимания, и та, вероятно, решила, что общение будет продолжено. Вернувшись в Москву, она пришла в Дурновский переулок, чтобы повидаться с Александром Николаевичем. Никого дома не застала. Передала домработнице карточку, сделанную фотографом Павлом Лукницким — полное декольте. Прийти к почти незнакомому профессору — тогда это был лихой шаг.
Дед умер в декабре 1937 года от саркомы. Говорят, он носил в кармане брюк радиоизмеритель. Позже Ахматова вновь побывала у нас в Дурновском.
Когда это было?
В 1949 году, когда в третий раз был арестован ее сын Лев Гумилев и Ахматова буквально «бросалась в ноги палачу». Соглашаться ли на предложение А. А. Суркова опубликовать в «Огоньке» стихи к семидесятилетию Сталина, Ахматова обсуждала с близкими друзьями, Ириной Томашевской и Николаем Харджиевым. Встречались они в нашем доме. После ужина родители меня позвали, чтобы я представилась. Я предстала перед Анной Андреевной в школьном платьице, на котором была нашивка звеньевой. Ахматова, тогда в свинцовом состоянии, ей было трудно даже поднимать голову, спросила:
— Что это у тебя?
— Я — звеньевая! — бодро отвечала я.
— Звеньевая, звеньевая… — пропела Ахматова в забытьи. А папа подхватил: «Свиньевая».
Вы обещали еще что-то рассказать о судьбе бабушки, Екатерины Адриановны.
Бабушка была большая поклонница Герцена. Обладала хорошим слогом и написала книгу о деятельности русской интеллигенции в России 1840-х годов «Люди, мысли и правды. Очерки из прошлого русского общества», где все очень толково изложила. Книгу выпустило издательство «Товарищество И. Д. Сытина» в 1909 году.
Екатерина Адриановна преподавала в бывшей гимназии Е. А. Репман, где среди ее учеников был будущий писатель Даниил Андреев. Также она вела детские группы, когда постарела, вышла на пенсию.
Здесь стоит упомянуть и мою тетю Наташу, младшую дочь бабушки, очень одаренную в гуманитарном плане.
Наталью Александровну Реформатскую?
Тетя Натуля училась в Алферовской гимназии, была одной из любимых учениц Алексея Федоровича Лосева. В гимназии логику преподавал философ Густав Густавович Шпет, историю искусств — композитор Александр Борисович Гольденвейзер.
Перед последним классом имелся обычай вывозить учеников на воздух, на летнюю дачу. Летом 1919 года гимназия, уже преобразованная в школу №75, организовала трудовую колонию для отдыха и прокорма учеников в Липках под Болшево, бывшем имении фабриканта-водочника Смирнова. Моя тетя была там и видела, как приехали арестовывать директора Александра Даниловича Алферова и его жену Александру Самсоновну. Меньше чем через месяц их расстреляли по ложному обвинению в участии в подпольной организации «Национальный центр».
Тетя хорошо рисовала, поступила на искусствоведческое отделение историко-филологического факультета университета. Она училась со многими, которые потом работали со мной в Третьяковке. Они говорили, что я очень на нее похожа. Мне достался шкаф ее книг.
Перед войной у нас появился дачный участок в профессорском поселке НИЛ (Наука, Искусство, Литература) под Новым Иерусалимом. Папа недорого купил сруб.
Летом 1941 года, когда началась война, бабушка, которой было уже семьдесят, тетя Натуля с мужем, детьми и домработницей оказались в НИЛе. Они полагали, что собственный огород с картошкой лучше, чем обстреливаемая Москва. Это было западное направление — если придут немцы, самое опасное. Мой папа умолял их вернуться в Москву. В последние дни ноября пришли немцы и угнали их в плен. В результате перемещений часть нашей семьи оказалась в Полоцке. Там начался тиф, от которого умерли моя бабушка и домработница. Про бабушку в анкетах я долго писала: «Пропала без вести».
Что случилось с тетей Натулей?
О ее судьбе долго ничего не было известно. В 1961 году, когда я уже работала в Третьяковской галерее, мы получили письмо на рисовой бумажке, где мелким шрифтом было написано: «Это мы, мы живы и живем в Америке».
Оказывается, в результате скитаний тетя и ее семья оказались под Мюнхеном. Там они организовали русскую школу, преподавали русский язык и математику. А в 1956-м переехали в Америку и взяли фамилию Ильинских.
Мы стали очень тайно и осторожно с ними переписываться. Рот в те годы был на замок. Мой сын Петя (Петр Глебович Поспелов. — «Москвич Mag») дважды ездил в Америку, но тетю уже не застал.